на прогнозы букмекеров, сулившие победу австралийцу Джеральду Марнейну или индийско-бенгальскому автору Амитаву Гошу, награду получил венгерский писатель Ласло Краснахоркаи. Его романами вдохновлялся Бела Тарр, снявший экранизации «Сатанинского танго» и «Гармоний Веркмейстера»; вместе венгерские авторы также работали над сценариями «Человека из Лондона» и «Туринской лошади». Рассказываем, что еще стоит знать о Краснахоркаи, на что похожи его книги и что почитать у нового нобелиата.
Редкий случай, когда формулировка Нобелевского комитета оказалась необычайно точна: «За его убедительные и визионерские произведения, утверждающие силу искусства
посреди апокалиптического ужаса». Певец конца света Ласло Краснахоркаи как писатель недружелюбен и лишен ориентации на читателя; его литература чистая, где-то даже вычурная и обращенная в себя. Его стилистическая дерзость, выраженная поточными предложениями без абзацев, и некротическая образность при этом складываются в единый мир, в своей непохожести как нельзя точно описывающий привычный нам.
Пространство литературы для него — пространство скорее поэтическое, тяготеющее к метафизическому. В его прозе сюжет не двигатель действия; скорее, динамику запускает, казалось бы, малозначимое событие, вынуждающее крутиться шестеренки фиктивного мира: например в захудалый город приезжает экстравагантный цирк с гигантским чучелом кита («Меланхолия сопротивления»), или же возвращается считавшийся погибшим сосед, которого деревенские жители видят то ли мессией, то ли дьяволом («Сатанинское танго»).
Краснахоркаи отрицает прозу, близкую к действительности, подчеркнуто реалистичную;
его душат границы насущного, и процесс письма для него — цикличный ритуал перехода от одной пустой страницы к другой, почти лишенный точек и классического синтаксиса, что только усиливает ощущение зыбкости и безысходной необратимости.
Это походит на кругообразную композицию «Сатанинского танго», подражающую танцу.
Еще больше это напоминает один из нежнейших сюжетов «Меланхолии сопротивления»: в деревенской корчме юродивый Валушка день за днем разыгрывает один и тот же спектакль. Он поручает пьянчугам сыграть Солнце, Землю и Луну, и те, пошатываясь и падая, изображают их вращение. Валушка постепенно выстраивает их в линию, воссоздавая солнечное затмение. Завороженные зрелищем завсегдатаи наблюдают за Валушкой,
словно переживают вместе с ним момент всеобщей тьмы и последующего освобождения, когда мрак отступает и Солнце вновь возвращается. Для самого Валушки это почти откровение, повторяющееся каждый раз. А владелец корчмы тем временем пользуется космологическим перформансом, чтобы под шумок выдворить гостей и наконец закрыть трактир.
Этот сюжет стал вступлением к экранизации романа — «Гармониям Веркмейстера» Белы Тарра, который не просто переносил тексты писателя на экран, но работал с ним в соавторстве над сценариями пяти полнометражных фильмов, благодаря чему поэтика и философия Краснахоркаи стали фундаментом для визуального языка режиссера.
И в этом состоит другая ценность прозы Краснахоркаи: в безотрадности и макабричности
его миров всегда находится место несмелой, но человечности, на основе которой и выстроена драматургия автора.
Несмотря на некоторую обезличенность (почти все герои писателя так или иначе архетипичны), неизменную маргинальность и бессилие, человек Краснахоркаи — жалкий,
но любимый, отягощенный пороками и страданиями, а значит, подлинный.
Вязкое безвременье, в котором существуют герои Краснахоркаи, — это и стилистическая особенность, и политическая предопределенность самого автора. Писатель многие годы прожил в коммунистической Венгрии, был под прицелом тайной полиции и скитался по деревням, избегая обязательного призыва. В том числе и к этому опыту он возвращался
как к переживанию мрачной вечности — с разрушенным прошлым, застойным настоящим и слабой, почти купированной верой в будущее. В этом смысле Краснахоркаи, конечно, еще
и апологет пресловутых memory studies — переосмысляющий и кристаллизирующий трагическое наследие своей страны.
Вопреки сравнительной неприметности в русскоязычном литературном поле (на русский язык переведены только три его книги; помимо упомянутых, не так давно вышел «Гомер навсегда»), Краснахоркаи может оказаться гораздо ближе нашему читателю, чем можно подумать: он, разумеется, опирается на Франца Кафку, Уильяма Фолкнера и даже Томаса Пинчона, но его прозаическим парагоном всегда был Фёдор Достоевский. Это без усилий прослеживается не только в эмоциональной интонации и склонности к теологическим углублениям. Достоевским вскормлены и его персонажи: что в «Сатанинском танго», что в «Меланхолии сопротивления» есть свои Мышкины и Алёши Карамазовы, ангелические фигуры, которых сам Краснахоркаи называет «раненными миром». Впрочем, ни герои, ни писатель не находят инструментов противостояния тому самому «апокалиптическому
ужасу» — возможно, потому что сам автор не видит в этом необходимости:
«В этой борьбе выстоит только тот, кто не знает, зачем это нужно, кто сможет, как он, примириться с тем, что целому нет объяснения, ибо этого целого, вспомнились ему слова Герцога, просто не существует».
Фото: Pako Mera / Legion-Media
Источник: КИНОПОИСК
