«Экономика знаний» – что-то малопонятное, но феерическое! Новомодное это словосочетание прокатилось в России лет, эдак, десять назад по докладам высокопоставленных персон в качестве цели, к которой, как оказывается, нам всем надо двигаться, по названиям самых престижных форумов, по диссертациям и даже по студенческим рефератам. Прокатилось – и как-то утихло. В то же время, как в Израиле, так и в США «экономика знаний» успешно работает, и я приводил в ряде своих статей много реальных примеров ее успехов.
23 декабря 2014 года на заседании РАН д.э.н. Анатолий Козырев, зам. директора ЦЭМИ РАН, сделал интереснейший доклад по этому вопросу, в котором он подчеркнул, что «российские предприятия, по сравнению с зарубежными, патентуют очень мало – в сотни раз меньше. В американских учебниках даже прописано: если сомневаешься – патентуй, решение получено – патентуй. Там мощное патентное дело, есть фирмы, получающие до четырех патентов в день. Наши же не видят особого смысла в патентовании. Разве что, бывает, патент оказывается защитой от проверяющих или от сборов при экспорте. Так, при больших экспортных поставках, если интеллектуальная собственность принадлежит Российской Федерации, приходится платить большую сумму. Если же патенты оформлены на себя, можно парировать: мы интеллектуальную собственность РФ не используем, и уходить от сборов. Это – один из главных стимулов к патентованию».
Анатолий Козырев поразил слушающих указанием на горы мифов в сфере интеллектуальной собственности, успевших стать общим местом в экономической литературе по управлению нематериальными активами и инновациями, по определению эффективности науки. А разоблачили мифы новые сетевые технологии и появившиеся специальные средства финансового и патентного анализа типа QUESTEL и THOMSON INNOVATION, которые позволяют проводить прямое сканирование трафика в интернет, а также проводить изощренные измерения и исследования в экономике. «В литературе утверждалось, например, что имеет место преобладание в балансах американских и европейских компаний нематериальных активов. А оказалось, в среднем – это 1,01%, т.е. в 5 раз (но не в 50) больше, чем в РФ. Мифами оказались и утверждения об относительно низкой лицензионной активности при относительно высокой патентной активности российских организаций: в России лицензируются примерно у 1,39% патентов, а в США – 1,35%. Миф также, что в США патенты получают для того, чтобы потом лицензировать. А, оказывается, как и в России, совсем-совсем для другого. Причин до десятка, в том числе интересы отчетности и продвижения продукции на рынок. Для государства (и в РФ, и в США, и в Европе), которое платит учреждению бюджетные деньги, нужно представить красивую отчетность – внушительное число патентов для этой цели очень хорошо работает. То же – и для партнеров по бизнесу. И, между прочим, для поиска потребителя: сейчас поисковые системы, работающие в патентной сфере, столь изощренные, что тебя найдет один-единственный потребитель, которому нужно твое изобретение, и потому на широкую рекламу тратиться не нужно.
За впечатляющей численностью патентов скрывается и немало чудес. Например, один человек из города Иванова подал на патентование больше, чем весь Санкт-Петербург, при этом оказывается, его деятельность – салаты. В авиации один наш патентный лидер-изобретатель, как выяснилось, патентовал игрушечные самолеты. Чем дальше в подробности – тем более открывается причудливая картина, т.е. любую цифру в сфере интеллектуальной собственности надо расшифровывать», – отмечает Анатолий Козырев.
Об огромных смысловых завалах в данной теме рассказал академик Сергей Алдошин. Было много дискуссий в Академии наук – ставить ли патенты на баланс и ставить ли в их реальной стоимости? Не повлечет ли это дополнительного налогообложения? Инструкции – бухгалтерская и по бюджетному учету – противоречат друг другу. До сих пор проверяющие, в зависимости от их подготовки, либо требуют их постановки на учет и, если этого нет, наказывают институты, а другие проверяющие, наоборот, недоумевают – зачем вы поставили их на учет, если не используете в своей деятельности?
Далее, если ставить патенты на баланс по рыночной стоимости, то их требуется оценить, а работа эта стоит очень дорого. Но нужна ли она? Оценили патент по рыночной стоимости, потратили деньги, поставили на баланс – и в организации появляется виртуальная прибыль, т.е. за «воздух» мы должны живыми деньгами заплатить налоги. Эта проблема на сегодня так и не решена, даны поручения данную проблему снять, но для бухгалтера и для проверяющих проблема остается. Когда же дело доходит до продажи лицензий, то оценивать нематериальные активы придется заново, поскольку рыночная оценка действительна лишь несколько месяцев. Но проблемы только возрастают. Если мы оцениваем интеллектуальную собственность меньше, чем по текущей рыночной ситуации, то у проверяющих сразу вопросы – нет ли тут злоупотребления, почему это вы занизили стоимость при продаже? Если же мы ее оцениваем выше, то сразу следует требование дополнительного налогообложения.
«Итак, кому, все-таки, должны принадлежать результаты интеллектуальной деятельности – госзаказчику, институту, который является исполнителем, или исполнителям физическим лицам – вопрос до сих пор дискуссионный. В США, кстати, это, в основном, физические лица», – заканчивает Сергей Алдошин.
Далее профессор Анатолий Козырев отмечает, что «трудности при оценке прав интеллектуальной собственности и при ее учете в составе нематериальных активов связаны с фундаментальным алгебраическим свойством информации – «идемпотентностью» ее сложения: образно говоря, «да» и еще раз «да» означает «да» и ничего больше. Но это противоречит правилам обычного сложения, лежащего в основе бухгалтерского учета и противоречие это, в принципе, не поддаются точному решению, а часто приводят к бесполезной трате времени и ресурсов. Вот и получается: измерения в экономике интеллектуальной собственности и математические модели с использованием получаемых данных должны заменить экспертные мнения, основанные на мифах. Таков путь построения экономики, основанной на знаниях.
Кстати, в экономической теории есть пример – маяк – указывающий на плодотворный путь поиска решения. Длительное время считалось, что услуги маяка не могут быть частным благом, маяки должно строить государство, потому что добровольно никто не будет платить за услуги маяка. Но оказалось, что в давние времена в Англии маяки строились именно в частном порядке, в том числе в самых неудобных местах, и при этом проблемы с оплатой не возникало. Оказалось, что капитан это не тот человек, который будет ездить зайцем, капитаны пришвартовывались, сами приходили и расплачивались с владельцем маяка. Это поучительный пример: не только уголовное преследование или штрафы могут обязывать платить за общественное благо, есть и другие стимулы. Для нас важно знать природу и механизмы этих стимулов, поскольку спутниковое телевидение, связь, навигация, дистанционное зондирование земли и т.д. и т.п. – быстро развивающиеся информационные услуги, обладающие, как и те маяки, свойством быть публичным благом, поставляемым в частном порядке.
Что касается постановки патента на баланс. На мой взгляд, американцы поступили лучше всех – они свои патенты оценили по одному доллару. Основанием для учета любого такого актива на балансе обычно является наличие затрат на его приобретение или создание – иначе говоря, на балансе отражаются не активы как таковые, а связанные с их приобретением бухгалтерские операции».
Выступавший далее академик А. К. Арчаков подчеркнул, что «сейчас в нашей стране господствует точка зрения, что те же самые люди, которые генерируют знание, должны генерировать и интеллектуальную собственность – но она неверна! Соответственно, претензии, которые сейчас предъявляются и высшим учебным заведениям, и научно-исследовательским институтам – необоснованны. Интеллектуальная собственность это превращение знаний в деньги. Но это совершенно другой процесс, нежели генерация знаний. Фундаментальная наука, по определению, занята генерацией знаний, а прикладная наука – генерацией технологий и продуктов. Мировой опыт показывает, что интеллектуальную собственность должны генерировать фирмы и компании, раньше в СССР – это были прикладные институты, без этого невозможна диверсификация экономики, производство хороших продуктов, превосходящих заграничные. Наша позиция должна быть именно такая: претензии к Академии наук в плане интеллектуальной собственности – необоснованны!»
Академик В. Л. Макаров говорит: «Все больше и больше убеждаюсь в мнении, которое не всем понравится. Началось все с того, что были знания, но деньги из них не делались. Но процесс шел именно в эту сторону – все больше знаний превращались в деньги, придумали ноу-хау, патенты, лицензии, экономику знаний, т.е. чем больше знаний превращаем в товар, тем лучше. Все это приведет к тому, что знания будут нефундаментальные, а это, на самом деле – не знания, поэтому надо организовывать движение и в обратную сторону. Конечно, наши институты должны заниматься наукой в широком смысле этого слова, т.е., в том числе, и прикладной ее частью, имея прикладные лаборатории. Но надо поддерживать и организовывать обратный отток – от акцента на рынок обратно к акценту на фундаментальные знания».
К сожалению, наука в России завязана на политику, что отмечали многие ученые, выступавшие на конференции научной диаспоры, состоявшейся в Петербурге 5-6 декабря 2014 года. Так, в своем выступлении профессор Мичиганского университета Алексей Кондрашов подчеркнул, что «в преамбуле конференции говорится про «новую международную обстановку и ниши нынешнего и потенциального научного роста». Я хочу сказать, что нынешняя международная обстановка возникла не от падения метеорита, а из-за безответственных действий российского руководства. Конечно, мы должны обсуждать ниши роста науки, и сейчас я этим с удовольствием займусь, но думаю, что большого толка от этого не будет. Думаю, что, пока Россия себя противопоставляет мировому сообществу, российская наука будет и дальше продолжать отставать. Если мы будем принимать какую-то резолюцию, то я бы предложил начать с констатации этого тезиса, потому что всё остальное, к сожалению, гораздо менее важно».
Профессор Бостонского университета Максим Франк-Каменецкий считает, что «главное изменение в нашем отношении к метрополии, которое произошло за четыре года нашей диаспоровской жизни, выражается одним словом – «страх». В нас проник страх. Здесь уже упоминался Сергей Гуриев, которого выжили страхом и заставили бежать из страны. Также на прошлой конференции была очень заметна журналист Маша Гессен… и она в панике убежала от чудовищной, мракобесной антигейской кампании… Этим страхи не исчерпываются, а нарастают с какой-то невероятной интенсивностью. Мы все, кто имеет двойное, а кто и более многократное гражданство, включая российское, подвергнуты унизительной процедуре принудительной регистрации этого гражданства. Она в том же смысле принудительная, в каком было принудительным ношение желтой звезды при оккупации Восточной Европы фашистами. Евреям не навешивали звезду, но им говорили: если вы не навесите, а выяснится, что вы еврей, то вы будете расстреляны на месте. Сейчас аналогичным способом нас вынуждают заниматься регистрацией второго гражданства. Я, кстати, это сделал, я испугался. Страх проник и в меня. Первые два дня, когда я приехал в Сколтех, я потратил на то, чтобы отстоять в очереди в ФМС… Мое двойное гражданство я никогда не скрывал, оно всегда было абсолютно открытым. И эта процедура является унизительной, безумно отталкивает всех в диаспоре, которые находятся в такой же ситуации».
Анатолий Вершик, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского от деления МИАН подчеркивает, что самым главным является то, «что наши проблемы с наукой опять стали новыми. Мы опять как бы живем в другой стране. Еще четыре года назад была, мне кажется, очень серьезная активность, сводящаяся к тому, чтобы как-то наладить контакт с властью. Я в те годы и раньше много критиковал Академию наук, потому что мне казалось, что Академия не делает того, что нужно, она ведет себя несколько самонадеянно. И в частности, например, одной из главных претензий было, что она не смогла вовремя наладить работу с диаспорой. Об этом я писал неоднократно. У России в конце 80-х, в 90-х и начале 2000-х годов имелась совершенно уникальная возможность, огромное число ученых работало на Западе и не потеряло связи с Россией. Их потенциал можно было очень здорово использовать. Но постепенно получилось так, что имело место только отстранение Академии от диаспоры вместо контакта с ней, хотя контакты остаются и надеюсь, что будут сохраняться»…
Анатолий Вершик уточняет, что «совсем не рад агрессивной атаке на Академию наук, руководство которой ее отчасти заслужило, я не из тех, кто пляшет на костях… Очень страшно, что руководство Академии так трусливо восприняло эту кампанию и теперь научная общественность как бы один на один с бюрократией. Даже замечательный Комитет (общественного контроля в сфере науки), который организован под руководством А. П. Кулешова и В. А. Рубакова и некоторых других, вносит на самом деле только мелкие поправки к тому, что делает бюрократия. Я очень пессимистически отношусь к тем вещам, которые происходят, потому что боюсь, что процессы, происходящие в науке, неуправляемы… Мы можем сколько угодно об этом говорить, но даже те, кто нам возражает, понимают, что никаких шансов исправить ситуацию в сфере науки нет, если не произойдет принципиальных изменений в стране».
«Разлад между властью и думающими людьми станет еще больше. На мое замечание, что и сейчас он очень велик, министр ответил, что он всегда был, и ничего особенного в нынешней ситуации нет. А я думаю, что есть и что оппозиционность к власти среди ученых быстро возрастает, и причины ее лежат на поверхности, и власть будет стараться ее подавлять. Поэтому о всяких конференциях такого рода можно забыть. На мой взгляд, серьезные возражения против сегодняшних тенденций в научной, да и в другой (например, во внешней) политике властей по настоящему могут предъявлять только профессионалы, и поэтому оппозиция должна включать и, может быть, даже в основном состоять из ученых. Но нынешняя власть далека от того, чтобы прислушаться к ним. Этим она усугубляет проблемы страны и повышает вероятность катастроф», – резюмирует Анатолий Вершик.
Академик Владимир Захаров пишет, что «прошедший год был годом борьбы за спасение российской науки. За спасение от кого? Если бы я не был физиком-теоретиком, я бы искал конспирологические варианты. Но, будучи таковым, я легко нахожу другие объяснения. Второго начала термодинамики пока никто не отменял. Под тонкой пленкой порядка в мире скрывается хаос, который готов проявить себя во всю силу при первой возможности. А наука есть главный враг хаоса. На нее он обрушивается в первую очередь. И многие люди, часто сами того не осознавая, оказываются агентами влияния хаоса. Список их велик. Наиболее всем видны откровенные лжеученые, шарлатаны, вроде Петрика, которого мы успешно победили. Слава богу, в прошлом году он уже не возникал. Далее стоят хищники, зарящиеся на собственность, принадлежащую научным учреждениям. Слава богу, им тоже хода в прошедшем году не было дано. Но реально наиболее действенными слугами хаоса оказываются некомпетентные руководители науки, управляющие финансовыми потоками и принимающие решения, непонятно чем мотивированные. Наиболее опасны среди них люди, имеющие некоторый профессиональный научный уровень, но остро страдающие от недостатка признания, от комплекса неполноценности, компенсируемой сверхценными идеями, которые распространяются с неподдельным красноречием. Таков, например, пресловутый М.В. Ковальчук. Я еще раз хочу подчеркнуть, что не считаю, что они сознательно хотят зла. Ими движет идеология, которая удачно была названа «идеологией раковой опухоли». Раковая опухоль разрушает организм и неизбежно погибнет вместе с ним. Но она об этом не знает и с безумной энергией расширяет себя в ущерб остальным тканям. Она, видимо, считает, что она и есть организм. На мой взгляд, именно идеология раковой опухоли и породила бессмысленную реформу Академии наук, последствия которой мы теперь вынуждены расхлебывать. Всё это, увы, не вполне ново. Оглядываясь на прошлое, мы видим ясные параллели. Была у нас, в конце концов, эпоха Лысенко. Вопрос в том, как с этим бороться. Способ есть только один. Наука должна управляться учеными. Причем не какими попало, а заслуженными и всеми уважаемыми. Их руководящие посты должны быть выборными и сменяемыми. И так должно быть устроено, чтобы научное сообщество могло иметь полную возможность затребовать у своих руководителей полный отчет об эффективности их деятельности. Это, конечно, идеал, но именно к этому идеалу и нужно стремиться. Никакой прогресс в деле достижения этого идеала невозможен без активной помощи прессы».
Своеобразный взгляд на развитие российской науки дает в своем интервью помощник президента России Андрей Фурсенко. Прежде всего, он отмечает, что не удалось разрушить – большое число стереотипов. Например, сегодня существует неверное представление о великой советской науке. В 1960–1980-е были секторы действительно конкурентоспособные, в основном так или иначе примыкающие к оборонной тематике. Например, физика плазмы, ядерная физика, космические исследования и материаловедение. Но их было не так много. И было много направлений, в которых мы не особо отличались, но которые на сегодняшний день являются передовыми областями исследований: биотехнологии, генетика, микроэлектроника, некоторые гуманитарные направления. И людям в науке, и тем, кто к науке отношения не имеет, до сих пор не всегда удается адекватно оценить то, что у нас в науке получилось и получается, а что нет. Далее Андрей Фурсенко считает, что для начала нужно отдавать себе отчет, что после реорганизации и выборов в Академию 1991 года сюда вошло не так мало людей, которые связывали цели РАН не с наукой, а с сохранением самой структуры. К сожалению, борьба вокруг этих вопросов отняла много сил и сбила целеполагание науки. Почему сегодня реформа Академии проводится более решительно? Все эти годы, на мой взгляд, перед РАН стояли две основных задачи. Первая, внешняя – она должна была выступать мощным институтом развития, предлагая нестандартные, опережающие решения, которые задавали бы темпы, идеологию движения вперед не только в фундаментальной науке, но и в обществе. Эта функция не выполнялась в полной мере. Вторая, не менее важная задача, – внутренняя. Это формулировка амбициозных целей, создание такой системы, которая убеждала бы ученых, что их деятельность востребована в полной мере.
Передовая часть интеллектуального сообщества была не удовлетворена отсутствием таких амбициозных целей. Это в значительной степени усиливало нестабильность в научном сообществе и в обществе в целом, создавало глубокую внутреннюю неудовлетворенность, дискомфорт. Часть ученых махнули рукой и пошли в мелкотемье, кто-то начал искать себя в других местах. Это было большим упущением, потому что люди, которые решили заняться наукой, должны иметь возможность для самореализации. И эту функцию Академия, в общем-то, тоже не выполняла. Можно сколько угодно говорить, что не хватало финансирования. Деньги, конечно, важная вещь, но все-таки не основополагающая.
На недавно прошедшей пресс-конференции президент сказал: нами многое не было сделано из того, что мы должны были сделать за последние 20 лет по диверсификации экономики, изменению ее структуры. В полной мере это относится и к ситуации в РАН. Если в инновационной сфере что-то менялось, то тут всё стояло мертво, несмотря на многочисленные попытки начать реформу.
В заключение Андрей Фурсенко замечает: «Знаете, одному моему приятелю, известному ученому, его сотрудники сказали, что они не приступают к исследованию, ожидая, пока их проект утвердят и выделят грант. Он ответил: вам известно, что в США 30% своего времени ученый тратит на составление грантовых заявок? Вы хотите жить в мировом пространстве? Тогда играйте по правилам, здесь никуда не деться. Хотите жить по-другому? Тогда не ждите грантов. Каждый определяет свое место в науке. В советский период наше поколение тоже жило в сложной ситуации. Зарплата в 200 рублей на семью с ребенком и необходимостью снимать жилье тоже была не верхом богатства. Сегодня возможностей получить дополнительные средства намного больше. Есть возможности внутри страны, есть зарубежные ресурсы, открыты возможности подработки, и это не обязательно разгрузка вагонов, есть более интеллектуальная работа. Наука – это тяжелая борьба, и не все дойдут до конца. Как и в советское время, кто-то уходит в вузы преподавать, кто-то – в отраслевые институты, а кто-то пробивается и продолжает идти дальше. Пробиваться можно очень долго. Но если удается, ученый бывает вознагражден сполна».
Главный ученый секретарь СО РАН Валерий Бухтияров сообщил, что бюджет научных организаций РАН, подведомственных ФАНО, на 2015-й год, утвержден в объеме 2014-го. Однако в нем есть доля замороженных денег (5%). «В прошлый раз такая же ситуация была в кризис 2008-го. Тогда средства разблокировали, и институты могли их использовать. Что будет происходить в марте-апреле, когда встанет вопрос об этих деньгах, на самом деле, зависит в большой степени от экономической ситуации в России», – отметил главный ученый секретарь СО РАН.
Еще один «реформенный» вопрос, в достаточной степени волнующий академическое сообщество – это реструктуризация сети научных учреждений. «Мы создавали комиссии, слушали предложения наших директоров о создании различных центров. Кроме того, были утверждены некоторые принципы работы СО РАН, мы их сформулировали и довели до ФАНО, возражений не получили. В частности, мы считаем: структуризация должна стать новым, более высоким уровнем интеграции, и предложения нужно готовить совместно – РАН, СО РАН и ФАНО», – акцентировал Валерий Бухтияров. Также он добавил: «На мой взгляд, продленный президентом РФ мораторий будет касаться запрета на продажу имущества. Внутри же структуризация будет и должна вестись».
На мой взгляд, учитывая резко возросший курс валюты в России, реально финансирование науки как в РАН, так и в университетах существенно уменьшится. Так, цены на приборы, запасные части к ним и реактивы увеличатся в 2 раза. Но общее впечатление застоя в российской науке требует, на мой взгляд, поисков нетривиальных путей. Таких, как максимальное использование ученых российской диаспоры, создание новых видов научных организаций, например, международных институтов на территории России, что я уже предлагал ранее.
