Мир науки становится все более открытым. Так, аспирантка из Казахстана Александра Элбакян заняла позицию по защите права общества на получение информации, предоставив свободный доступ почти ко всем когда-либо опубликованным научным статьям, от акустики до зимологии. Протест против платного доступа сделал Александру знаменитостью среди активистов за свободу информации. При этом она показала, как трудно и дорого бывает получить доступ к данным, которые нужны для принятия важных решений в таких областях как здравоохранение, экономика и охрана окружающей среды.

«В реальности, только учёные из самых больших, хорошо финансируемых университетов в развитых странах имеют полный доступ к опубликованным исследованиям, ‒ говорит Майкл Айзен (Michael Eisen), профессор генетики и геномики Калифорнийского университета в Беркли, сооснователь PLOS, давно продвигающий идею открытого доступа. ‒ Нынешняя система тормозит науку, затрудняя рабочие коммуникации, ограничивая количество людей, имеющих доступ к информации, и подавляя возможности для анализа данных».

Такой анализ возможен, когда статьи не «сидят в разрозненных базах». Издатели научных журналов в сумме заработали $10 млрд. за прошлый год, в основном за счёт научных библиотек, которые оплачивают ежегодную подписку стоимостью от $2000 до $35000 за каждый отдельный журнал, если только не берут комплекты стоимостью в миллионы долларов. Самые большие издательства вроде Elsevier, Taylor & Francis, Springer и Wiley, обычно работают с маржой более 30%. Они считают такую маржу оправданной, потому что называют себя кураторами научных работ, выбирая только самые достойные для публикации. Более того, они руководят проверкой, редактированием и хранением статей. Такие аргументы привело издательство Elsevier, когда подало судебный иск против Элбакян при поддержке других игроков издательского бизнеса. В ходе рассмотрения иска осенью прошлого года был наложен судебный запрет на работу сайта Sci-Hub.

«Словно кражу контента считают оправданной, потому что он кажется дорогим. Я считаю это удивительным, ‒ сказала Алисия Уайс (Alicia Wise), директор по универсальному доступу компании Elsevier. ‒ Это так, как если бы вы пошли в продуктовый магазин и оправдывали себя за кражу органического шоколадного батончика тем, что оставили Kit Kat на прилавке».

Но федеральные законы США не действуют в России (Элбакян не выдаёт место своего нахождения), тем более в интернете, так что Sci-Hub продолжает работать и доставлять сотни тысяч научных статей ежедневно 10 миллионам посетителей сайта. В почтовой переписке Александра сказала, что её мотивы были как практическими ‒ ей нужны были статьи для собственных научных исследований ‒ так и философскими. Она рассматривает интернет как «глобальный мозг», а платные заглушки научных журналов препятствуют свободным потокам информации и, таким образом, мешают человечеству полностью обрести «сознание». Следующий раунд судебных слушаний назначен на 17 марта.

Над процессом нависла беззвучная тень программиста и активиста за свободу информации Аарона Шварца, который повесился в 2013 году после того, как на него завели уголовное дело за нелегальное скачивание более 4 млн. документов из базы данных JSTOR ‒ архива академических журналов и научных работ. Хотя документы доступны бесплатно в онлайне, но некоторые клиенты платят по 10 центов за документ, если пользуются специальным интерфейсом. Активисту выдвинули обвинение по 13 пунктов, ему грозило до 35 лет тюремного заключения.

В ответ на судебный иск Элбакян представила письмо, в котором указала, что Elsevier, как и другие издательства, получают научные статьи совершенно бесплатно. Более того, они ничего не платят рецензентам и редакторам. В то же время издательства берут деньги за доступ к этим статьям с тех самых авторов, рецензентов и редакторов, не говоря уже о широкой публике, на чьи налоги обычно и проводятся научные исследования. «Здесь большое отличие от музыкальной или киноиндустрии, где авторы получают доход с каждой проданной копии, ‒ пишет Элбакян. ‒ Хочу также упомянуть, что мы [Sci-Hub] не получили ни одной жалобы со стороны авторов или учёных».

Исследователи в разных научных дисциплинах, в том числе физике и математике, создали открытые журналы, противостоящие платной подписке на научную прессу, или образовали консорциумы, которые покрывают издержки авторов на публикацию статей в свободном доступе. «Мы видим наступление новой эпохи с экспериментами и реализацией того, как может работать открытый доступ, ‒ говорит Дэвид Кротти (David Crotty), редакционный директор по вопросам регулирования журналов некоммерческого издательства Oxford University Press, которое придерживается исключительно открытой модели при создании новых журналов.

Возможно, самым главным препятствием к свободному доступу является то, что учёных оценивают по тому, где именно опубликованы их статьи. Это важно при конкуренции за место работы, повышение и гранты. Самые престижные журналы вроде Cell, Nature и The Lancet, как правило, наиболее рьяно охраняют доступ к своим статьям.

«Виноваты на самом деле лидеры научного сообщества ‒ нобелевские лауреаты, руководители научных заведений, ректоры университетов ‒ которые имеют возможность изменить положение дел, но никогда не поднимают эту проблему, отчасти потому что сами получают выгоду от такой системы, ‒ говорит д-р Айзен. ‒ Ректоры университетов любят объявлять, какие важные исследователи у них работают, потому что они публиковались в тех журналах».

Пока система не изменится, Александра Элбакян намерена распространять научные статьи всем, кто в этом нуждается. Напоминая статью 27 из Всеобщей декларации прав человека, она говорит: «Каждый человек имеет право участвовать в научном прогрессе и пользоваться его благами».

Свободное получение информации особенно важно для российской науки, финансовые возможности которой ограничены в условиях экономического кризиса. Без знания новейших результатов научных исследований в мире практически невозможен переход к новому технологическому укладу, который действительно формируется именно сейчас.

Это процесс, который случается, по сути, каждые несколько десятков лет, поскольку прогресс не стоит на месте, возникают и внедряются новые технологии. Но другой вопрос, насколько этот уклад связан с экономическим кризисом? Давайте вспомним времена возникновения компьютерных технологий, первую половину 1980-х, когда появились Microsoft, Dell, Apple. Кризис тогда был, но не из-за появления компьютерных технологий, а из-за того, что арабы объявили эмбарго на нефть. То есть я не уверен, что приход нового уклада – это кризис.

Что касается России, то по каким-то неведомым мне причинам Глазьев и его друзья считают, что она имеет шансы прорваться в этот новый уклад. Это некая «шизофрения», потому что когда мы смотрим на историю, то видим, что каждый новый уклад – паровая машина, промышленная химия, конвейерное производство, компьютеры, биотехнологии – все они появляются там, где перед этим прежние технологии были доведены до совершенства. То есть никогда не было такого, чтобы Великобритания доходила до совершенства в машиностроении, а потом вдруг Парагвай становился лидером компьютерного производства. Страны, которые отрабатывают одни циклы, тем самым подготавливают основания для возникновения новых и переходят в них. Почему-то Глазьев полагает, что если Америка была лидером в компьютерную эру, то потом Россия вдруг станет лидером в биотехнологическую или нанотехнологическую. Это совершенно непонятно. Это, я предполагаю, свидетельствует, видимо, о каком-то клиническом нездоровье мозгов. Ни одного доказательства в пользу того, что Россия может оказаться на передовой нового технологического уклада, я не вижу. Пионерами нового уклада вновь будут США, Япония, Канада, Германия и так далее – все те же страны, которые ими были и в прежние десятилетия. Вот, собственно, и все.

Каждая страна должна вырабатывать стратегию максимального благосостояния в зависимости от имеющихся ресурсов. Если вы понимаете, что у вас есть нефть, то в течение 15 лет, пока она дорогая, вы должны использовать средства для создания нового «движка» для вашей экономики. Это идеально сделали Арабские Эмираты, сегодня самый крупный налогоплательщик там – компания Emirates Airways и аэропорт Дубая. Они создали прекрасный транспортно-логистический хаб и экспортно-ориентированное сборочное производство в районе Джебель Али. Они построили несколько новых городов, привлекли туристов и так далее.

Как считает Владислав Иноземцев, экономист и политолог, Россия же ничего такого не создала. И, судя по всему, не собирается. То есть мы сами выбрали себе роль поставщика ресурсов. Если мы так поступили, давайте думать, что делать дальше. Либо можно пригласить к себе западные компании, как это делает Казахстан, увеличить добычу нефти, развить это производство, сделать его очень гибким. Например, можно построить по всем береговым линиям заводы по сжижению газа, создать самый крупный в мире танкерный флот и стать поставщиком нефти и газа в те точки мира, где они экстренно нужны – то есть таким всемирным балансиром. Например: повысились цены на нефть в Японии – мы направили танкеры туда. Это одна стратегия.

Но есть еще и другая стратегия. Это просто протянуть в каждую сторону трубу, положить от половины ее стоимости откаты себе в карман и надеяться, что конъюнктура не изменится. Это как раз тот путь, который мы выбрали. На мой взгляд, глубоко бесперспективный.

Все эти мировые уклады – сложная глобальная сеть. Она создается огромными усилиями сотен тысяч специалистов по всему миру. Российские специалисты могут поучаствовать в этой сети. Но уклад должен превращаться в материальный продукт. Как, например, компьютерная революция породила чипы, мобильные телефоны и так далее. В новом технологическом укладе будет продвинута медицина, биотехнологии, что-то еще. Но, скажем, нанотехнологии – это же не просто ионизация воздуха. Это машиностроение с использованием наночастиц и нанодобавок. То есть вы все равно должны иметь базовое производство, которое будет применять эти новации, а в России его нет.

Чтобы оказаться в новом технологическом укладе, вы должны быть самодостаточной и мощной державой, которой Россия не является. Вот если бы она ею была, тогда, может быть, могла бы использовать свой человеческий капитал. Приведу такой пример. Индия – одна из самых бедных стран мира. Правда, есть индийский город Бангалор, который прекрасно встроен в новый технологический уклад, и он получает серьезные доходы. Но успехи бангалорских программистов не кормят всю Индию – и мы в аналогичной ситуации. Ну, есть у нас талантливые программисты, немного есть. Но экономике России в целом от этого ни жарко, ни холодно.

«Идея о том, что мир находится на пороге какой-то войны, это, на мой взгляд, попытка придумать самосбывающееся пророчество. И оно активнейшим образом используется именно в тех странах и регионах, которые сами бы хотели каких-нибудь потрясений и пытаются их как-то накликать. В этом смысле то, что в России постоянно говорят о войне, по-моему, свидетельствует о том, что кому-то здесь не живется тихо и спокойно, они не видят собственной ценности, когда в мире все нормально. Они постоянно хотят быть источником каких-то проблем, лишь бы их замечали. Российское руководство очевидным образом пытается разбалансировать ситуацию в разных регионах мира с тем, чтобы попытаться о чем-нибудь договориться с бывшими партнерами на Западе, по принципу: сделаем какую-нибудь гадость – и с нами вынуждены будут договариваться. Одним словом, идея о том, что в мире вот-вот начнется война – это местечковая точка зрения, которая активно раздувается российской пропагандой. Не более того», ‒ заключает Владислав Иноземцев.

Как сказал известный публицист Александр Невзоров, коррупция – это российская мечта: каждый россиянин мечтает когда-нибудь дорваться до власти и присосаться к каким-нибудь финансовым потокам. К сожалению, это так. Даже общаясь с российскими студентами, я нередко вижу, что такие настроения широко распространены в их среде.

Еще совсем недавно можно было говорить, что все обвинения в адрес главы российского государства исходят от публицистов и политиков, но сейчас с ними выступили и судьи, и официальные лица, уполномоченные бороться с коррупцией и отмыванием денег. Это значит, что начинается по-настоящему серьезная игра.

Она, конечно же, будет развернута не в связи со смертью Литвиненко, а в контексте коррупционных обвинений. Сказать «пусть ищут доказательства» легко в России, где любые факты могут быть признаны Басманным судом не имеющими отношения к делу, если таковое касается «нужных» людей. Но в Америке к проблеме подходят иначе. Здесь доказательства умеют искать хорошо ‒ достаточно, например, вспомнить «дело ФИФА», которое из Москвы тоже казалось гнусным шельмованием честнейшего г-на Блаттера, пока его подельники не начали сдаваться и соглашаться на экстрадицию в США, а швейцарские и прочие международные банки не стали раскрывать информацию по сомнительным финансовым трансакциям.

Соединенные Штаты сегодня de facto обладают глобальной юрисдикцией, определяемой ролью этой страны, причем, прежде всего финансовой, в современном мире. Универсальность американского права задается двумя обстоятельствами.

С одной стороны, это готовность властей бороться за соблюдение принципов, на которых основана сама Америка, повсюду в мире. Если коррупция в США считается злом, то возникает Foreign Corrupt Practices Act, карающий американских предпринимателей за коррупцию в третьих странах, даже если ее результаты были выгодны Америке. И данный акт действует, потому что неприятие коррупции является чертой и самих США. Даже если в России примут закон, наказывающий за коррупцию, осуществляемую российскими предпринимателями за рубежом или коррумпирование наших чиновников за границей (о необходимости его совсем недавно говорил Путин), применяться он будет так же, как и антикоррупционные законы внутри страны.

С другой стороны, это вовлеченность США в большую часть происходящих в мире коммерческих операций. Часть компаний ведет бизнес или торгует со Штатами, другие берут кредиты в американских банках, третьи кредитов не берут, но размещают акции на американских биржах или биржах, материнские компании которых находятся в США, четвертые просто держат счета в банках, которые ведут расчеты в долларах, национальной американской валюте. Во всех случаях компании и их руководители оказываются под американской юрисдикцией, и у властей США появляется множество аргументов при общении с ними. Если какому-то международному банку запретят работать с рублями, это, скорее всего, даже укрепит его реноме, но если он не сможет оперировать с долларом, ему придет конец.

Доктор физико-математических наук Валерий Медведев замечает, что именно в Соединенных Штатах Америки, а не где-либо еще, готовится грандиозный технологический прорыв, который определит будущее человечества. Да, Америка за последние годы стремительно деиндустриализировалась, выводя основные производства за пределы собственной территории ‒ по преимуществу в страны Юго-Восточной Азии и в Китай. Да, она влезла в грандиозные долги, чтобы сохранять на собственной территории социальную стабильность и кормить десятки миллионов граждан, оставшихся, по сути, без работы. Но в Америке за последнее двадцатилетие был собран такой инновационный «кулак» из примерно пяти миллионов интеллектуалов со всех стран мира, подобного которому, пожалуй, не найти во всей истории человечества. И результаты его работы уже сложились в единый «паззл», который задаст новые стандарты жизни для всей человеческой цивилизации и который принципиально невоспроизводим на предшествующей технологической базе. Далее Валерий Медведев приводит примеры инновационных технологий.

В автомобильном производстве роботы используются давно и повсеместно, никого это уже не удивляет. Американские производители, как правило, не увольняют рабочего сборочного конвейера, ждут его ухода на пенсию, а когда это происходит ‒ это рабочее место занимает робот. Уже есть полностью автоматизированные заводы, например, по сборке телевизоров. К заводу подъезжает грузовик с кассетами, куда уложены детали и узлы для сборки телевизора. Роботы достают эти кассеты и вешают их на конвейер, а в грузовик укладывают уже готовые телевизоры. В сборочных цехах нет людей, там погашен свет, выключены отопление и вентиляция ‒ они роботам не нужны. Раз в две-три недели там всё останавливают, включают свет и вентиляцию ‒ приезжают наладчики…

Таких заводов будет появляться всё больше и больше. Практически, из всех производств, где можно заменить ручной труд роботами и манипуляторами, людей с «простыми» профессиями (пресловутый пролетариат другим словом) в ближайшее время уволят. Почему? Робота можно включить на один час или не выключать его в течение целых суток, можно дать ему команду работать медленнее или в несколько раз быстрее. У владельца такого предприятия появились совершенно новые экономические возможности: он может увеличивать или сокращать объём выпускаемой продукции с минимальными потерями (не надо платить сверхурочные, не надо оплачивать медицинские страховки и налоги на социальное обеспечение, не надо торговаться с профсоюзом и т.д.) ‒ другими словами, точнее и эффективнее обслуживать рынок.

Роботы появляются во всё новых и новых сферах деятельности человека. Отдельная тема ‒ это боевые роботы, когда, например, операторы-военнослужащие (называть их солдатами в обычном понимании этого слова нельзя), находясь в Калифорнии, с помощью джойстиков управляют дронами, летающими над Афганистаном.

Дамы в США сейчас восторгаются новыми моделями автомобилей, которые автоматически паркуются. Выйдя из машины в удобном для вас месте, вы нажимаете кнопку на связке ключей ‒ и автомобиль сам находит место для стоянки и сам заезжает туда. Уже началось использование роботов-автомобилей. Прикиньте, сколько денег сэкономят транспортные компании на зарплатах…

То есть американская экономика в ближайшие годы начнёт избавляться от профессий с низкой квалификацией. Все производства, требующие использования низкоквалифицированного ручного труда, переводят в другие страны, где этот труд пока дёшев. Но если появляются технологии автоматического производства, эти производства остаются в США. В ближайшие годы начнут продавать роботов-уборщиков, роботов-официантов, барменов, медсестер, нянь, секретарей и многих-многих других.

Вопрос заключается в том, как же быть людям, которые иначе работать не умеют? Всё в соответствии с известными словами Ленина: учиться, учиться и еще раз учиться! Сейчас в США в период экономического кризиса частные колледжи и университеты ‒ один из самых выгодных видов бизнеса. Люди, потерявшие работу, стараются повысить или сменить свою квалификацию и найти новую сферу приложения своих усилий. Эти сферы существуют, расширяются, и работники в них более чем востребованы. Наука, новые знания повышают эффективность деятельности каждого конкретного человека.

Далее Валерий Медведев отмечает, что «сейчас в мире работает свыше двух миллиардов различных вычислительных устройств: от суперкомпьютеров и вычислительных комплексов с сотнями тысяч серверов, до планшетов и сотовых телефонов, которые являются полноценными компьютерами. Все компьютеры без программных комплексов ‒ это просто железки. Именно программные комплексы управляют компьютером таким образом, чтобы он обеспечивал некую функциональность, диапазон которой просто фантастичен: от управления атомными реакторами и космическими аппаратами до обеспечения работы коллективов людей на предприятиях и обеспечения КАЖДОМУ человеку доступа к знаниям и виртуальному общению.

В ближайшее время появятся программные комплексы, позволяющие человеку общаться с компьютером без мышки и клавиатуры: при помощи голоса, движений рук, мимики и т.д., ‒ точно так же, как мы сегодня общаемся между собой. Компьютер станет настоящим «другом» человека.

С другой стороны, уже сейчас возможно создание цифрового робота, который будет изображать своего хозяина ‒ и не только внешне, но и семантически: т. е. он будет отвечать на вопросы и действовать в различных ситуациях так, как это бы сделал его хозяин. Уже сейчас можно увидеть, как будет выглядеть ваш ребенок: еще до его рождения, можно примерить одежду на экране, не переодеваясь, или увидеть себя с новой прической. На мой взгляд, основной эффект такого «оцифровывания» человека проявится с появлением программных комплексов постоянного автоматического обучения человека с раннего возраста и на всю остальную жизнь. В первую очередь, это даст возможность человеку получать новые знания и новые профессиональные навыки за минимальное время. Человек не будет бояться роботов, он будет делать то, что роботы делать не умеют и, в первую очередь, заниматься исследованиями и проектированием новых технологий.

Практически речь идет о создании ОБЩЕСТВА ЗНАНИЙ. Знания и навыки всегда были главной ценностью человека, и автоматизация обучения приведет к совершенно новым, пока трудно прогнозируемым результатам. Но что ясно уже сейчас ‒ среда существования человека уже стала ОЦИФРОВАННОЙ, ВЫЧИСЛЯЕМОЙ, ПРОГРАММНО УПРАВЛЯЕМОЙ, и это приведет к невиданному росту производительности труда и экономической эффективности. Мы даже не могли мечтать об этом, например, пятьдесят лет назад.

Прибавочная стоимость ручного труда уходит в прошлое, новые знания и технологии ‒ вот среда для создания прибавочной стоимости. Политикам, экономистам, философам придется серьезно «поломать» голову на эту тему ‒ тем более, что искусственный, «цифровой» человек будет всё больше сближаться и сливаться с человеком биологическим ‒ вплоть до полной неразличимости и индивидуального бессмертия в форме «цифровой матрицы», воплощаемой в различные материальные субстраты».

Ученые начали заниматься молекулярным компьютингом в биологическом окружении. Речь идет о создании буквально живых компьютеров. Как и чем они помогут человеку, об этом еще рано говорить. Но мы точно стоим на пороге выхода в генетический космос. Например, британский литератор Christian Bok посвятил несколько лет изучению программирования и молекулярной биологии. Он закодировал собственное стихотворение в геном бактерии Escherichia coli. На создание этого «генетического кода» у него ушло четыре года. Он добился того, что последовательность аминокислот в белке, синтезируемом с последовательности первой строки его стихотворения, можно превратить во вторую строку и т.д., используя другой код, где определенные сочетания аминокислот кодировали буквы алфавита. Представьте себе такое: вы синтезировали живую клетку, которая при делении воспроизводит первую строку романа «Война и мир» Л. Н. Толстого, при следующем делении ‒ вторую и т.д. Все родившиеся клетки буду содержать все строки романа.

Ну и что тут такого? ‒ спросите вы. Отвечу: если человек выйдет в генетический космос и научится вносить туда свою информацию, тогда можно будет не только делать киборгов и жить до тысячи лет, но и создавать искусственные экологические системы, которые могут «работать» практически от любого источника энергии, включая солнечный свет и свободно перемещаться даже в космическом пространстве, не говоря уже о Земле, с её полюсами, горами, пустынями и океанами.

Технологии управления обществом строятся на технологиях управления человеком, его интересами и потребностями. Однако лучшей формой управления является созидание. Современные технологии управления бесконечно далеки от весьма популярных «страшилок» об «электронных концлагерях» и заключаются, прежде всего, в формировании заданных спектров интересов и потребностей внутри информационного поля.

Конечно, и «проникающие» технологии наподобие чтения мыслей на основе сканирования электрической активности человеческого мозга, никто не отменял, но такая индивидуальная работа будет необходима разве что в исключительных случаях ‒ основную роль сыграют технологии распределения информации, «отсекающие» неинтересные человеку массивы данных и обучающие его в заданном направлении.

О том, насколько быстрыми темпами развивается человек и насколько удивительно быстро он исследует природу и общество, насколько прагматично использует новые знания в повседневной жизни, говорит такой факт: всего лишь тысячу лет назад читать и писать на Земле умели не более трёх процентов её населения. Тысяча лет ‒ это всего лишь тысяча оборотов планеты Земля вокруг Солнца. Другими словами, в космических масштабах ‒ мгновение. И за это мгновение человеческая цивилизация совершила информационный взрыв.

Иными словами, люди чрезвычайно эффективны. Я думаю, этот природный феномен еще не полностью осознан. Мы заняты своими текущими проблемами и пытаемся найти для них самые оптимальные решения. Решение проблем связанных, например, с общественным устройством, на самом деле является попытками найти наиболее эффективный способ совместного существования, обеспечивающий приемлемый для подавляющего большинства людей образ и уровень жизни.

Когда люди не могут найти совместного приемлемого общественного устройства, начинаются протесты, забастовки, революции, войны и т. д. Государства разделяют людей, и это пока приводит к созданию различных идеологических, политических и прочих «лагерей», а также к их противоборству, иногда доходящему до применения оружия массового поражения. Но человек уже нашел научно-технологическое решение, противостоящее «лагерям», ‒ это обмен информацией, принятие «виртуальных» совместных решений, которые способны перестроить всё общественное устройство на Земле. Например, только в системе Facebook сегодня около 800 миллионов человек ежедневно обмениваются информацией, принимают совместные решения, иногда устраивают публичные бунты и демонстрации и т. д. О такой возможности даже 20 лет назад никто и не мечтал, и это только начало. Интернет «убьёт» все «лагеря», позже исчезнут и государства.

Интернет американцы начали создавать для себя в шестидесятых годах прошлого века (первые модели сетей были созданы Пентагоном), он появился в результате достижений математики, физики, кибернетики, теории информации и связи, вычислительной техники и, главное ‒ благодаря стремлению людей к свободному общению. Интернет ‒ это результат долгих и непростых исследований тысяч ученых в различных странах, в тех самых «лагерях», о которых я говорил выше.

Пожалуй, самое замечательное состоит в том, что государства и их «лагеря» тратят огромные средства на исследования для использования научных результатов в своих интересах, научные достижения становятся доступными всему человечеству и оно на основе этих достижений реорганизует общественное устройство. Другими словами, государства и их «лагеря» попали в системное противоречие, поскольку достижения науки в конечном итоге, на примере Интернета, используются против них. Именно в этом и состоит одна из фундаментальных ролей науки в развитии человечества. В ближайшие 10-15 лет мы станем свидетелями борьбы государств, «лагерей» за сохранение своих позиций. Посмотрите, например, на «арабскую весну», и это только начало.

В январе 2016 года прошла встреча представителей организаций, финансирующих науку, технологии и инновации в рамках межгосударственного объединения БРИКС. Главной темой встречи стало обсуждение запуска пилотного конкурса многосторонних скоординированных научно-исследовательских проектов, проектов в области коммерциализации технологий и инновационных проектов по основным направлениям, закрепленным в Меморандуме о сотрудничестве в сфере науки, технологий и инноваций между правительствами Федеративной Республики Бразилии, Российской Федерации, Республики Индии, Китайской Народной Республики и Южно-Африканской Республики.

В соответствии с утвержденными положениями Рабочего плана БРИКС в сфере науки, технологий и инноваций на период 2015-2018 годов представители стран разработали проекты документов для запуска пилотного конкурса многосторонних скоординированных научно-исследовательских и инновационных проектов БРИКС, согласовали предварительный график конкурсных процедур. Конкурс планируется к объявлению в марте 2016 года. Меня очень беспокоит, что, хотя это шаг в правильном направлении, практически этот проект не даст ожидаемых результатов.

И здесь мне опять приходится обратиться к опыту Израиля, который сделал хайтек основой экономики.
Так, Олег Хохлов пишет, что 20 лет назад инновационная экономика в Израиле начиналась с государственных программ. Дав им ход, власти отошли в сторону и сейчас пожинают плоды: более 10% ВВП и более половины экспорта Израиля обеспечивает хайтек. «Если представить израильскую экосистему высоких технологий в виде ожерелья, мы будем первой жемчужиной, ‒ говорит Дана Гавиш-Фридман, директор по маркетингу компании «Yissum», центра коммерциализации технологий Еврейского университета в Иерусалиме. ‒ Все начинается здесь ‒ с потрясающей науки. Потом ‒ стартапы, инкубаторы, венчурные фонды, компании и корпорации».

На территории университетского кампуса в районе Гиват-Рам меня встречает картонный Альберт Эйнштейн на велосипеде ‒ ученый завещал Еврейскому университету свои рукописи и письма, а также права на коммерческое использование своего имени и образа. Сверяюсь с картой в приложении Wayz для айфона (в 2013 году Google купил израильский навигационный сервис за $1,1 млрд.) и понимаю, что велосипед пригодился бы и мне. Этот кампус (всего у университета их шесть) ‒ почти как Старый город: от главного входа до High Tech Village, где находится офис Yissum, примерно два километра. High Tech Village и правда напоминает деревню. На склоне холма ‒ несколько десятков одноэтажных зданий. Когда-то здесь жили студенты, сейчас это офисы высокотехнологичных компаний, многие из которых вышли из университета.

Еврейский университет был открыт в 1925 году, центр коммерциализации технологий Yissum ‒ в 1964-м. Это коммерческая организация, которая зарабатывает на трансфере технологий ‒ в отличие от университета, который коммерческой организацией не является. Среди 12 членов совета директоров – только три представителя университета, остальные ‒ люди бизнеса. Задача центра ‒ защита интеллектуальной собственности посредством регистрации патентов и поиск партнеров для дальнейшего развития научных открытий и технологий.

«Наше название (в переводе с иврита ‒ приложение) отражает суть: Yissum превращает объекты интеллектуальной собственности в продукты, ‒ говорит Дана Гавиш-Фридман. ‒ Университетский НИОКР ‒ всегда very early stage science. Как правило, это очень далеко от того, что можно упаковать и выставить на прилавок. Мы ищем R&D-компании, которые захотели бы лицензировать наши исследования, чтобы вывести их на рынок в виде готовых продуктов».

Центры коммерциализации технологий работают при всех израильских университетах, и все они следуют одной модели: исследователю достается 40% дохода, который приносит его открытие, 20% получает лаборатория, в которой он работает, остальное забирает Yissum. В общем объеме академических научных исследований доля Еврейского университета (в его штате ‒ около тысячи научных работников) ‒ 30%. Годовой оборот продукции, основанной на технологиях, разработанных в университете, превышает $2 млрд. (объем роялти Yissum не раскрывает, отмечается лишь, что речь идет о десятках миллионов долларов в год).

Дана Гавиш-Фридман называет сайт Yissum магазином технологий. И правда, похоже на интернет-магазин. На главной странице ‒ направления исследований, а по сути ‒ товарные категории. Выбираем, например, Life Science & Biotechnology. Затем, перейдя к списку подразделов, заходим, скажем, в Medical Devices. Доступно 12 патентов, у каждого ‒ собственная карточка c описанием, перечнем патентов, контактными данными исследователей и представителей соответствующего департамента Yissum (в данном случае ‒ Healthcare), ссылками на другие исследования по этой теме и т. д. Допустим, нам нужен прибор для борьбы с ожирением: нажимаем на кнопку Add ‒ карточка отправляется в корзину.

Еврейский университет в Иерусалиме ‒ старейший в Израиле. Согласно рейтингу Шанхайского университета, это первый вуз страны. В мире иерусалимский университет ‒ 59-й. В первую сотню входит еще три израильских вуза ‒ Израильский технологический институт (Technion), Институт имени Вейцмана и Тель-Авивский университет. В других рейтингах израильские вузы тоже занимают высокие места. В прошлом году агентство Bloomberg включило Technion в число десяти вузов, которые готовят лучших руководителей для IT-компаний. Учитывались данные о вузах, которые окончили 250 генеральных директоров американских технологических компаний с капитализацией более $1 млрд., ‒ Technion оказался единственным неамериканским вузом, попавшим в чарт.

Израиль тратит на образование 8,5% ВВП ‒ это самый высокий показатель среди стран, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития ‒ ОЭСР: в 2010-м расходы составили $1,7 млрд, в 2011-м ‒ $1,85 млрд., в 2012-м ‒ $1,99 млрд. По оценке информационной службы Еврокомиссии CORDIS, в Израиле доля академических центров в общем объеме НИОКР составляет 30%, а если исключить исследования, которые проводятся в интересах военных ‒ 45%.
На основе самых перспективных технологий Yissum сам создает стартапы: собирает команду, формирует совет директоров, находит инвесторов. В этих проектах университетский исследователь может стать научным консультантом или председателем совета директоров. При этом работу в университете он почти наверняка не оставит.

Самый громкий успех центра Yissum ‒ препарат для лечения болезни Альцгеймера Exelon, который выпускает компания Novartis: объем продаж в 2012 году ‒ $1,2 млрд. Профессор Марта Вайншток-Розин, которая изобрела Exelon, продолжает исследования. Она создала еще один препарат, Ladostigil, и стала соинвестором в компании Abraham Pharmaceuticals, которую основала вместе с Yissum.

Еще один пример ‒ компания BriefCam, разработчик программы Video Synopsis. Один из основателей ‒ профессор Еврейского университета Шмуэль Пелег, который ранее принимал участие в появлении компании HumanEyes, разрабатывающей софт для создания трехмерных изображений. Технология Video Synopsis позволяет в одном кадре просматривать видеозаписи, сделанные в разное время. Часовую запись с камеры наблюдения можно просмотреть за одну минуту. При этом объекты, попадающие в кадр, индексируются. Video Synopsis ‒ это фактически Google для видеоархивов. Президент и генеральный директор BriefCam Дрор Ирани показывает мне, как это работает. Вот, например, оживленное шоссе. За минуту на экране проносятся все автомобили, попавшие в объектив за час. Рядом с каждым ‒ время, когда он был замечен. Что ищем? Пускай это будут только красные легковые автомобили. Вводим этот запрос в строку поиска ‒ теперь мы видим только их. «Большой брат» может найти кого угодно. На другом видео, снятом в помещении, мы ищем людей, одетых в одежду определенного цвета. Можем выбрать тех, кто нас интересует, и проследить за ними.

«Я пришел в компанию через два года после ее появления, Шмуэль Пелег был моим преподавателем в университете 25 лет назад (в BriefCam профессор Пелег является научным консультантом), ‒ рассказывает Дрор Ирани. ‒ Эта технология начиналась с чистой науки, вне какой-либо связи с тем, что мы делаем сейчас: первый патент был связан с созданием динамических панорам. Сейчас мы работаем с компаниями, которые оперируют тысячами камер. Только что установили систему клиенту, у него десятки тысяч камер на объектах по всему миру, которые управляются из офиса в США».

Клиентов BriefCam Дрор Ирани не называет, ссылаясь на условия контрактов. Известно, впрочем, что Video Synopsis использует компания Total Recall, которая отвечает за видеонаблюдение на острове Свободы в Нью-Йорке, где стоит знаменитая статуя. Кроме того, Дрор Ирани дает понять, что, скорее всего, правдивы слухи о том, что именно технология BriefCam помогла вычислить бостонских террористов в апреле 2013 года. Впрочем, систему могут использовать не только охранные компании и спецслужбы (она подходит, например, для анализа трафика), а ее будущее BriefCam связывает не только с корпоративными или государственными заказами, но и с потребительским рынком. «В перспективе мы хотим быть в любом видео», ‒ говорит Дрор Ирани. 40% клиентов компании ‒ в США, 40% ‒ в Китае, 20% ‒ в других странах. Есть клиенты и в Израиле, но этот рынок никогда не будет для Brief Cam приоритетным, как и для абсолютного большинства местных высокотехнологичных компаний.

«Еще в магистратуре я начал заниматься компьютерным зрением, созданием моделей, которые позволили бы компьютеру анализировать изображение ‒ фактически видеть, ‒ говорит профессор компьютерных наук Еврейского университета Амнон Шашуа, сооснователь и председатель совета директоров компаний MobilEye и OrCam. ‒ Я всегда думал о больших проектах, о чем-то, что могло бы выйти за пределы академической среды. Пока вы работаете в университете, у вас есть грант, кое-какое оборудование и десяток студентов. Вы можете создать модель, алгоритм, однако железо и софт можно сделать только в компании».

Профессор Шашуа назначил встречу в офисе MobilEye, одной из самых успешных компаний, появившихся при поддержке центра Yissum. В центре высоких технологий Har Hotzvim, большом бизнес-парке на северо-западе Иерусалима, где MobilEye, крупнейший разработчик электронного оборудования для предотвращения автомобильных аварий, один из самых известных резидентов наряду с Intel и другими международными компаниями.

Главные элементы систем MobilEye ‒ миниатюрная камера и микропроцессор, который обрабатывает поступающее изображение в режиме реального времени, определяет расстояние до находящихся впереди объектов (автомобилей или пешеходов) и выводит эту информацию на дисплей в салоне автомобиля или на экран смартфона. Компания была основана в 1999 году, в 2007-м вышла на рынок (первыми клиентами стали BMW, GM и Volvo), в 2013-м, когда объем продаж составил 1,5 млн. чипов, ее стоимость превысила $1,5 млрд. По данным Wall Street Journal, в этом году MobilEye планирует выйти на биржу NASDAQ, чтобы привлечь $1 млрд., что соответствовало бы оценке стоимости компании $5 млрд.

Став председателем совета директоров успешной международной компании, Амнон Шашуа продолжал исследования. В 2010 году эта работа привела к рождению еще одного стартапа ‒ и вновь при поддержке университетского центра коммерциализации технологий. В прошлом году его новая компании, OrCam, представила первую разработку ‒ очки для слепых и слабовидящих. Это не аналог Google Glass, хотя сравнения с этим гаджетом OrCam не избежать. В большой черной коробке, которую мне протягивает вице-президент компании по технологиям и развитию бизнеса Эрез Нааман, я нахожу небольшую камеру, соединенную проводом с массивным пластиковым бруском. Следуя инструкциям моего собеседника, я закрепляю камеру на дужке очков, беру в руки газету и указываю пальцем на одну из заметок. Проходят доли секунды, звучит сигнал ‒ и OrCam зачитывает мне текст приятным женским голосом.

В видеопрезентации, которую я перед встречей нашел в YouTube, устройство читало уличные вывески, помогало найти в кошельке нужную пластиковую карту и чего только ни делало. Актуальная версия софта умеет не все. Но пока я их тестировал, они безошибочно справлялись с текстом, запомнили, как выглядит мой блокнот, и научились его узнавать, а также рассказали, долларовые банкноты какого достоинства лежат в моем бумажнике.

В отличие от очков Google, устройству OrCam не нужен интернет ‒ вычисления происходят не в «облаке», а в пластиковом бруске, который можно положить в карман или повесить на пояс. Программное обеспечение тоже обновляется не по воздуху ‒ нужно вытащить SD-карту и отправить ее в офис OrCam. Эрез Нааман говорит, что для тех, кто захочет приобрести это устройство, принципиальны точность, надежность и скорость работы, и предлагает сравнивать его не с Google Glass, а с медицинскими приборами. Эту аналогию он использует и для того, чтобы оправдать высокую цену ‒ $3,5 тысячи. Качественный слуховой аппарат, менее технологичное устройство, стоит примерно столько же, очки Google Glass ‒ $1,5 тысячи.

Первые несколько сотен гаджетов разошлись моментально, как только на сайте OrCam был объявлен предзаказ. Сейчас, накануне официального запуска продаж в США, компания рассчитывает продать 10 тысяч девайсов до конца года. Вскоре разработчики обещают выпустить обновление, которое уже будет включать распознавание лиц, номеров автобусов, а также цветов, например, светофоров. Пока OrCam говорит только по-английски, на очереди ‒ подключение немецкого, французского и испанского.

В перспективы проекта верят не только Амнон Шашуа и его коллеги ‒ в апреле фонд Intel Capital вложил в OrCam $15 млн. «История MobilEye начиналась с осознания того, что со временем технологиями компьютерного зрения будет оснащен каждый автомобиль. Нужно было с чего-то начать, прежде чем выйти на потребительский рынок, и мы начали сотрудничать с концернами, ‒ рассказывает Амнон Шашуа. ‒ Так же и с OrCam. Массовые устройства появятся совсем скоро. И это точно будут не очки. Такие технологии могут быть действительно востребованными, если вы не ощущаете их на себе: камера должна будет выглядеть, как пуговица или значок».

11% ВВП Израиля ‒ высокотехнологичная продукция. Из $70 млрд. экспорта более половины приходится на высокотехнологичные товары. В государстве с населением около 7 млн. человек ‒ почти 5 тысяч стартапов. В прошлом году 13 израильских технологических компаний объявили о публичном размещении акций. Общий объем IPO составил $1,2 млрд. Объем сделок на рынке слияний и поглощений превысил $6,5 млрд.

Высокотехнологичному сектору израильской экономики всего 20 лет. Одним из важнейших институтов в истории его развития стал офис Главного Ученого в Министерстве промышленности, торговли и занятости (современное название ‒ Министерство экономики), который был создан в 1973 году для распределения государственных грантов. Поначалу эксперименты властей в области венчурного финансирования особенных успехов не приносили. В штатном режиме система стала работать лишь в начале 1990-х, когда Министерство промышленности, торговли и занятости запустило государственную программу Yozma (Инициатива).

Бюджет программы Yozma был использован для создания десяти венчурных фондов, каждый ‒ с капиталом $20 млн. Одним из условий создания такого фонда было наличие одного израильского партнера и одного американского или европейского. Государство вкладывало только $8 млн., оставшиеся $12 млн. партнеры должны были найти сами. В работу фондов государство принципиально не вмешивалось (руководство программы Yozma получило в свое распоряжение $20 млн. для самостоятельного инвестирования), позднее фонды могли выкупить долю государства по приемлемой цене. Программа себя оправдала: годовой поток иностранных инвестиций в Израиль вырос с $400 млн. в 1992 году до $5 млрд. в 2000-м.

Старт Yozma по времени совпал с массовой эмиграцией из СССР ‒ за время Большой алии в Израиль приехало более 1,5 млн. человек. Чтобы трудоустроить такое количество новых граждан, многие из которых успели получить на первой родине неплохое образование, государство запустило еще одну важную программу ‒ технологических инкубаторов. В середине 2000-х они прошли приватизацию, и сейчас ими управляют частные компании (раз в восемь лет проводится конкурс на получение соответствующей лицензии).

В России, когда речь идет о стартапах, инвесторов интересуют практически одни только интернет-технологии и софт. Самые громкие успехи израильских компаний в последние годы связаны с этими же областями. Но самый большой сегмент хай-тек-индустрии по объему экзитов в прошлом году ‒ Life Sciences. Крупнейший оператор инкубаторов ‒ группа Trendlines ‒ специализируется как раз на медицинских и биотехнологиях, а также сельском хозяйстве. Trendlines рассматривает 200-250 проектов в год, инвестирует в пять. Когда я договаривался о встрече с представителями этой компании, мне пообещали, что я увижу одну из «высокотехнологичных теплиц». Я решил, что это место, где выращивают какие-нибудь невиданные растения. Добравшись до места, которое на Google Maps выглядело чистым полем, я обнаружил лишь несколько офисных зданий. Оказывается, теплицами в Израиле называют сами инкубаторы.

«В самом начале это было только для иммигрантов из России, но потом государство обнаружило, что модель работает, и стало выделять инкубаторам больше денег, ‒ рассказывает Нитца Кардиш, генеральный директор компании Trendlines Agtech. ‒ Задача создания рабочих мест актуальна и сейчас: государство по-прежнему вкладывает 85% денег в стартап в виде гранта, и вы должны их вернуть, только если добьетесь успеха. Но если захотите продать компанию иностранцам, придется заплатить очень большую комиссию. Чтобы перенести R&D или производство в другую страну ‒ чуть меньше».

Если в 1990-е венчурные деньги в Израиле были главным образом местными, то сейчас они международные. В 2013 году, согласно исследованию IVC Research и KPMG, доля израильских фондов в венчурных инвестициях составляла лишь 25%. «Сегодня вы, скорее всего, поднимете деньги в иностранном фонде, у которого есть представительство в Израиле, нежели в стопроцентно израильском, ‒ говорит Амнон Шашуа. ‒ Когда вы начинаете стартап, нужно сразу решить, где ваши будущие клиенты. Крайне редко израильский рынок может быть основным. Скорее всего, это США». При этом устранение государства от управления инкубаторами и фондами ‒ часть общего тренда, объясняет Амнон Шашуа: в 1990-е государство возглавило движение, а потом отошло в сторону. Сегодня его задача ‒ просто не мешать.

Основатель и сопредседатель компании Nanoisrael Нава Сверски-Софер ‒ о том, как Израиль превратил свои слабые стороны в слагаемые успеха: «Возможно, Израиль ‒ единственный член Организации экономического сотрудничества и развития, у которого нет долгосрочной R&D-стратегии. Это может казаться недостатком, но и преимущества такого подхода очевидны. Мы способны быстро принимать решения, менять инфраструктуру. Мы вообще очень предприимчивые люди. Во многом это связано с тем, что у нас страна иммигрантов. Это делает Израиль похожим на Кремниевую долину, где тоже собраны люди со всего мира. Жизнь в Калифорнии проще, но экосистемы похожи. Возможно, главное ‒ это свободное общение, неформальный обмен идеями».

Мы постоянно готовы к войне, у нас всеобщая воинская служба. Из-за этого наша молодежь очень рано учится принимать быстрые решения в сложных ситуациях. Молодые люди получают лидерские навыки, учатся работать в команде, мыслить нестандартно, находить решения любых стоящих перед ними задач. Это уникальная особенность Израиля, которую вряд ли возможно перенести куда-либо еще.

Из-за того что Израиль фактически находится в изоляции, а наш внутренний рынок при этом очень мал, мы просто вынуждены действовать в глобальном масштабе. Наши компании рождаются международными. Есть ли у нас международная стратегия? Так вопрос в Израиле не ставит никто. Вопрос ‒ в чем она состоит, куда мы идем в первую очередь. Все компании работают на английском языке. Деловое письмо, бизнес-план или отчет о заседании совета директоров ‒ весь документооборот происходит исключительно на английском, ведь в любой момент вам может понадобиться переслать документ куда-нибудь за пределы Израиля, а иврит, как известно, не является языком международного общения. Подобного подхода я, к сожалению, не вижу в России. Даже людям, которые занимают высокие позиции, часто требуется переводчик. У России большой внутренний рынок. Вокруг вас многие говорят по-русски. Это и благословение, и проклятие.

Американцы любят говорить: если судьба дала вам лимоны, сделайте лимонад. Именно так мы и поступили. У нас были плохие стартовые позиции, но мы смогли превратить наши слабые стороны в сильные. Лимонад, который мы сделали, ‒ это культура инноваций. У нас очень мало пресной воды. Что мы делаем? Мы изобретаем систему капельного орошения: в Израиле нет ни одного сада, который бы не использовал эту технологию. Кроме того, мы развиваем технологии очистки морской воды: сейчас 60% воды, которую мы используем ‒ морская вода, это самый высокий в мире показатель. У крупнейшей компании, которая работает в этой области, много других технологий. Например, она делает снег и продает его даже швейцарцам. Опять же в силу обстоятельств у нас много военных технологий. При этом многие из них применяются более широко, например в медицине. Отличный пример ‒ камеры в форме пилюль, которые используются для диагностики. Изначально такие камеры размещались в наконечниках ракет и использовались для навигации.

Интересные мысли высказывает гендиректор компании Fastlane Ventures Марина Трещова ‒ о том, почему российский венчурный рынок не похож на американский или европейский.

Венчурная мода переменчива: инвесторам нужны то социальные сети, то купоны со скидками, то сайты о здоровье. Прошлый год был урожайным для проектов в области «финтех», которые соединяют финансовые сервисы с возможностями интернет-индустрии. Например, сервис P2P-кредитования Lending Club привлек $182 млн. инвестиций (оценен в $2,3 млрд.), компания mPowa, позволяющая принимать карточные платежи при помощи смартфона, получила $76 млн. В целом за пять лет мировые инвестиции в «финтех» выросли втрое ‒ с $930 млн. в 2008 году до $2,97 млрд. в 2013-м.

Почему в России не появляются инновационные проекты, изначально направленные на внешний рынок, способные, как Facebook или Twitter, покорить мир? Дело не в недостатке идей.

Российский интернет пережил свой романтический период в 2010-2011 годах. Успешные IPO Яндекса и Mail.ru Group породили бум стартапов, которые хотели вырасти в новых мировых гигантов. Но инвесторы вскоре поняли, что небольшими инвестициями на старте тут не обойтись: гиганта надо не только постоянно подпитывать деньгами, но и выращивать восемь-десять лет. Редкий инвестор в России способен устанавливать такие длинные горизонты. Когда стали видны результаты инвестиций, пришло понимание, что ожидания были завышенными. Поэтому сегодня деньги привлекают уже не стартапы, а компании, проработавшие на рынке пару лет, имеющие устойчивую выручку и четкие бизнес-модели. Они привлекают финансирование на поздних раундах ‒ C, D, E. Если в 2011 году таких поздних инвестиций в России было всего 13% от общего объема, то в 2013-м ‒ 45%.

Понятен расчет инвестора, вкладывающего в такие компании: он ждет не резкого рывка (это возможно только на высокорисковой посевной стадии), а надежного возврата инвестиций в течение трех-пяти лет. За это время невозможно развернуть бизнес в мировом масштабе, и перед менеджерами ставятся другие задачи ‒ занять долю на растущем отечественном рынке. Сравните с Израилем: страна с населением 7 млн. человек просто не может обеспечить достаточное число пользователей для всех своих стартапов и поневоле ориентируется на США.

Государственная поддержка стартапов в России тоже не помогает в выращивании мировых инноваций. Во-первых, госпрограммы не ставят обязательным условием инвестиций нацеленность проектов на международный рынок. Во-вторых, господдержка сокращается: в 2013 году грантов стало как минимум в три раза меньше по сравнению с 2011-м.

Словом, инвесторы приходят на российский рынок, чтобы зарабатывать исключительно российские деньги. Наша страна не стала плацдармом для запуска мировых проектов, зато научилась копировать зарубежные успехи. Тем более что на добротные реплики есть спрос: традиционный офлайновый бизнес (от туризма до страхования) уже почувствовал замедление продаж, поэтому почти все крупные группы прописывают в стратегиях развития запуск бизнеса в интернете. Скорее всего, и такой инвестор тоже не будет гнаться за инновациями, а пойдет по проторенному пути. Пусть без прорывов, зато надежно.
Очевидно, что господдержка стартапов в России не помогает выращивать мировые инновации. А должно быть наоборот, о чем и свидетельствует опыт Израиля.

В интервью Би-би-си глава «Российской венчурной компании» Игорь Агамирзян заявил, что новая индустриализация догоняющего типа, базирующаяся на принципах СССР, стране не поможет, а лишь принесет вред экономике. Поможет импортозамещение, но не любое, а основанное на создании товаров, конкурентоспособных не только внутри страны, но и на международных рынках.

Когда РВК создавалась, у многих было представление, что на рынке не хватает только денег: достаточно их вбросить, и всё само собой зацветет пышным цветом. Но быстро стало ясно, что это не так: не хватает компетенций, стартапов, экосистемы в целом, вплоть до информационных ресурсов и учебных организаций.

Та реиндустриализация, которая происходит сейчас в США или в Европе, является не просто новой ‒ она другая, на основе других технологических принципов.

«Если только смотреть, как делают другие и подражать, ‒ это значит обрекать себя на заведомое отставание. Но в то же время я не думаю, что есть какой-то особый русский путь. Думаю, что в современном мире важнейшим элементом является общечеловеческая культурная унификация и идентификация, и вообще говоря, все развитые страны, народы, существующие в европейской цивилизационной модели, на самом деле сейчас должны быть союзниками в борьбе против тех сетевых структур, которые представляют наибольшую угрозу нашему типу цивилизации. Вся история XX века показывает, что как только государство раскрепощало потенциал общества, тут-то и происходило чудо», ‒ замечает Игорь Агамирзян.

«Мне кажется, основной конкурентный ресурс нашей страны ‒ это уровень образования, подготовки наших специалистов. Россия, несмотря на всю критику современного образования, по прежнему остаётся в этой области одним из мировых лидеров. К сожалению, у нас очень большой риск это потерять. И тогда будет уже гораздо хуже с конкурентными преимуществами. Это пока только риск, и будем надеяться, что он в полной мере не реализуется», ‒ резюмирует Игорь Агамирзян.

В Москве состоялось ежегодное общее собрание Российской академии наук. В нем принял участие премьер-министр России Дмитрий Медведев. Он заявил, что преобразования в отечественной науке продолжатся, но будут проводиться «осмысленно и аккуратно».

«Решение по реструктуризации сети РАН не будет приниматься правительством без учета мнения академии», ‒ заявил премьер-министр и выделил несколько важных вопросов. Помимо реформы РАН, это ‒ кадровая политика. По словам Дмитрия Медведева, при выборе руководителей необходимо стимулировать конкуренцию. Также премьер-министр рассказал академикам о планах по увеличению материального обеспечения учёных. Доплаты за звания академиков и членов-корреспондентов будут увеличены.

«Хочу вам прямо сказать, это решение будет принято, несмотря на то, что с деньгами сейчас не очень просто. Только что говорил об этом с министром финансов. Несмотря на сокращение по определенным статьям, нам в целом удалось сохранить пропорции финансирования исследований. В этом году планируем в целом направить порядка 353 миллиардов рублей на эти цели, в том числе на фундаментальные исследования 115 миллиардов рублей, на прикладные исследования – 241 миллиард рублей. А всего финансирование плана фундаментальных научных исследований наших государственных академий до 2020 года составляет почти 653 миллиарда рублей», ‒ отметил премьер-министр России Дмитрий Медведев.

Выступая перед академиками, глава РАН Владимир Фортов рассказал о ходе реформирования академии и основных научных результатах, полученных учеными. По его словам, последнее время ученые жили в условиях самой масштабной за последние 300 лет реформы. Академия передавала имущество научных институтов ФАНО ‒ Федеральному агентству научных организаций.

«По мнению Академии наук, эта конструкция будет работать эффективно тогда, когда будут разделены ответственности: за что отвечает академия, за что отвечает ФАНО. Наш президент много раз говорил, что академия отвечает за науку, ФАНО отвечает за административно-хозяйственную деятельность. Мы с этим согласны. Задача, которая стоит сейчас перед нами, реализовать это в законодательном порядке», ‒ объяснил президент РАН Владимир Фортов.

Создается впечатление, что правительство России понимает, что оригинальные технологии, не имеющиеся на мировом рынке, являются единственным приоритетом научных разработок.